Ташкентская певица Лайло Рихсиева (Laylo) 22 января выпустила песню и клип под названием «Home» («Родина»), посвящённые экологическим проблемам, «происходящим в моем родном городе из-за разрушительного, всепоглощающего характера природы человека».
Клип идёт с субтитрами на узбекском, русском и английском языках. Она также предоставляет подписчикам перевод на каракалпакский.
За сутки трек набрал свыше 11 тысяч просмотров на YouTube, им поделились многие пользователи в социальных сетях. Песня собрала многочисленные положительные отзывы.
В клипе можно заметить отсылки к трагедии Аральского моря и катастрофы на Сардобинском водохранилище, а также упоминания о массовой вырубке деревьев и многочисленных стройках, загрязнении воздуха, из-за чего «невозможно дышать», и другое.
«Газета.uz» поговорила с Лайло Рихсиевой о том, как создавалась песня, о чём говорят кадры в клипе и как она связана с народным артистом Узбекистана, композитором Юнусом Раджаби.
— Расскажите, пожалуйста, немного о себе.
— Я из Ташкента. Мне 24 года. По образованию я маркетолог. На четвёртом курсе учёбы в Вестминстерском университете я бросила учёбу, потому что поняла, что всё-таки хочу заниматься музыкой. На данный момент я просто свободный артист.
— С чего начиналась ваша музыкальная карьера?
— Всё началось во время карантина, когда нас заперли в четырёх стенах. Это, пожалуй, было единственное, чем я могла заниматься из того, что было у меня в жизни. Знаете, когда хобби переросло в нечто большее, ничто не приносило такой радости, как занятие музыкой. И в какой-то момент я решила, что надо набраться смелости и перестать пытаться усидеть на двух стульях.
При этом у меня нет музыкального образования. Я на всех инструментах учусь играть посредством того, что я его щупаю.
— «Home» — ваша первая песня, которой вы решили поделиться с публикой?
— На самом деле это не первая моя песня. У меня было уже очень много релизов, я выпускаюсь с 2020 года. В мае произошёл инцидент — я разорвала сотрудничество с продюсером, с которым на тот момент работала. У нас были смежные права на песни. На данный момент я не имею права ими пользоваться, так как я разорвала сотрудничество.
Поэтому я ушла в сольное плавание с мая. «Home» — мой первый трек, который я сделала от и до сама, включая видео и слова. Я делала его в программе CapCut на своём старом ноутбуке, сидя на кухне. Да, такая история голливудская (смеётся).
— Как родилась идея песни?
— В целом за последний год я очень сильно пересмотрела своё отношение к родине, в целом к Узбекистану. Я увидела, насколько у нас богатая культура, какой у меня прекрасный род. И я прониклась этим чувством здорового патриотизма.
Я вообще сама по себе человек, чувствительный к воздуху. И вот где-то в октябре я стала видеть, что что-то происходит не очень хорошее. Вырубаются деревья, сносятся здания и на их месте строятся новостройки. Если честно, мне стало очень больно за это. В октябре свои переживания я вылила в эту песню. И потом вплоть до января я не хотела её выпускать, потому что думала, что она не готова.
Потом я поняла, что эти чувства были неспроста. Потому что были наши национальные инструменты. Я позвала своих дядей, которые являются признанными народными артистами в Узбекистане.
Рихсий Раджаби.
Я правнучка Рихсий Раджаби — это родной брат Юнуса Раджаби (народный артист Узбекистана, композитор, наставник многих макомистов, собиратель узбекского музыкального наследия, в честь него названы станция метро и улица в Ташкенте — ред.).
Получилась так, что всё династия Юнуса Раджаби пошла в музыкантов, а из молодого поколения династии Рихсия Раджаби — только я. Поэтому для меня эта песня также стала мостом, объединением с моим родом, мои родственники помогли в записи.
16 января я решила, что надо её выпускать, потому что качество воздуха в стране было критическим. Я просто за четыре дня, засев на кухне, сделала вручную клип, отбирала материалы, это всё редактировала, снимала в подвале у себя дома. И вот так получилось.
— Как создавался текст песни?
— Сам текст написался за один день. Причём я очень долго не могла написать. У меня был инструментал, потому что я больше через музыку чувствую, чем через слова. Но потом я смотрела один фильм, кажется, турецкий. Там была такая сцена, где пожилой мужчина стоит на кладбище и разговаривает со своей ушедшей женой. Он рассказывает ей о том, что происходит у них в городе. И он сказал, что «они забрали у меня всё — тебя, мою любимую мастерскую, и у меня осталась только эта земля и небо. Землю они уже разбирают по частям. И если бы они могли, то они бы продали и небо тоже».
И с этой фразы я такая: «О, нет!» И я пошла писать текст" (смеётся). Где-то за 20 минут я записала эту песню.
— К какому жанру музыки вы относите свою работу?
— Я даже не знаю, есть ли такой жанр. Я немного этого не понимаю, потому что я меломан. То есть это не значит, что я все свои песни будут писать в таком стиле. Если захочется написать джаз, я напишу джаз, потому что я так чувствую в этот момент.
Я не делю на жанры, но именно эту песню можно назвать «cinematic pop», потому что она похожа на какой-то фильм.
— В самом начале клипа звучат голоса женщин на каракалпакском языке. «Биз каерга борамиз? Биз хеч каерга бора олмаймиз. Шу ерда коламиз» («Куда нам идти? Нам некуда идти. Мы останемся здесь»). Откуда этот отрывок?
— Я пересмотрела очень много материалов касательно всех экологических проблем, которые когда-либо были в Узбекистане. Если честно, я даже не использовала и половину тех материалов, что нашла. Наверное, я буду этим как-то делиться.
Конкретно эти фрагменты, где говорят каракалпачки, — это выпуск BBC про Аральское море. Я смотрела его просто для вдохновения, но вот эта фраза, когда она её сказала, я подумала: «Она мне нужна». И я взяла эту фразочку.
Второй момент, где мужчина говорит: «Астагфируллах, астагфируллах» («Да простит меня Аллах!», это фраза, сказанная, когда взорвался склад в [Сергелийском районе Ташкента].
Третий момент, где женщина говорит про приближающуюся воду, — это Сардоба. И четвёртый момент, где женщина говорит, что у неё не осталось ни людей, ни машин, — это был смерч в Нукусе, который срывал крыши.
Другая работа певицы.
— Это в 2018 году, когда была пыльная буря?
— Да, когда была пыльная буря со смерчами. Вот они срывали крыши. Этот момент показан на телевизоре внутри клипа, как крыша летит со здания.
— У вас в клипе есть серия кадров, когда вы показаны на фоне слов из песни: «Не могу дышать, мне нужен свежий воздух. Но им всё равно, их дочери будут дышать на чужой земле». Это случайные фотографии или здесь речь о конкретных лицах?
— Нет-нет, это все взято из Pinterest (фотохостинг — ред.). Если честно, я не очень понимаю политику в целом, не слежу за жизнью политиков и их семей. Это больше отсылка к бизнесменам, которые как раз-таки занимаются застройкой. И как бы зачем им столько денег, ведь их достаточно вполне на все блага… Я это так вижу.
— Как вы выбирали кадры и отсылки? Например, ценники на реках.
— Это символизм на самом деле. Я не люблю говорить прямым текстом, мне нравится, чтобы люди сами думали и каждый понимал по-своему.
У меня эта сцена — символика того, как во времена Советского Союза власть принимала решения, из-за которых неравномерно расходовались водные ресурсы нашей страны. Так как у нас в регионе и так дефицит воды. Из-за того, что менялось течение рек Амударьи и Сырдарьи, вода просто не доходила до Арала, Арал высох.
Конкретно эта ошибка стоила здоровья целой нации, рабочих мест. Вообще, в целом мне очень больно… [Люди в Каракалпакстане] не заслужили ситуацию, в которой они сейчас находятся.
— Ещё одна сцена, где ваши слёзы наполняют высохший Арал. Кажется, слёзы людей не смогут вернуть Аральское море.
— Это хэппи-энд. Да, я люблю говорить правду. Но хочется иногда помечтать, что всё-таки в какой-то момент всё наладится. Я такой человек. Хочется верить в хорошее.
— В начале песни, когда говорится, что Ташкент занимает лидирующую позицию в мире по загрязнению воздуха, звучат слова диктора «I guess all that we can do now is pray», то есть «Всё, что мы можем сейчас сделать, — это молиться». Сейчас это единственный возможный путь?
— Конечно же, нет. Есть способы исправить эту ситуацию. Я в шоке от того, какой резонанс происходит на фоне этой песни не с точки зрения того, что «я теперь звезда», нет, я стою такая ровная абсолютно. Как будто всё внимание идёт не мне, а внимание идёт к проблеме.
Мне очень нравится, как сейчас себя ведёт общественность. В момент выхода трека я стала видеть в ленте очень много публикаций на тему экологии, все стали долбить эту тему. Я так счастлива от этого. Возможно, я просто сорвала какой-то нарыв у людей в сердцах, откуда полилось всё это возмущение.
Мы не один раз наблюдали, что когда народ начинает коллективно возмущаться, то что-то меняется.
И эта фраза «I guess all that we can do now is pray» — это вообще несуществующая фраза. Нет такого диктора, который это говорил. Это мой текст, если честно. Это больше антиутопичный момент из будущего, который мне бы не хотелось увидеть.
— Можно ли рассматривать это произведение как заявление, манифест или вы просто делитесь своей болью?
— Как говорит моя мама, таких людей, как я, в Советском Союзе называли людьми с активной гражданской позицией. То есть я не знаю, почему, но в момент, когда я всё это делала, у меня было просто желание это сделать и поделиться. И у меня не было мыслей, что за мной сейчас приедут. По факту я никого не оскорбляла, просто показала, как есть.
Я бы хотела, чтобы такого было больше в творчестве наших артистов, чтобы транслировать в народ то, что идёт от нас — ценность, оторванная от нашего сердца.
На YouTube-канале певицы пока только одна песня, большую часть из них она публикует у себя в Instagram.
Беседовал Шухрат Латипов.
Летом рэпер Konsta (Шариф Абдуллаев) представил композицию Havo («Воздух»), посвящённую экологическим проблемам в Ташкенте. В ней говорится о пыльном воздухе в столице, из-за чего невозможно «вдохнуть полной грудью», город стал «как клетка», а «белое стало серым».
