Первый и последний государственный секретарь Узбекистана Рахим Раджабов дал интервью Национальному информационному агентству УзА. Беседу вел журналист Комилжон Шамсиддинов. «Газета.uz» приводит частичный перевод беседы.
— Рахим Раджабович, вы были первым и последним государственным секретарем независимого Узбекистана. В США человек на этой должности занимается внешней политикой. Но в Узбекистане ваша должность существовала параллельно с должностью министра иностранных дел. Что входило в ваши обязанности? Для чего она была учреждена, а потом прекращена?
— Для всех нас независимость была неожиданным событием. Государство, независимо от того, малое оно или большое, — это государство, у которого есть проблемы. Для их решения сил одного президента было недостаточно. Во-вторых, никто не готовил наших кадров к президентству, не говорил: «Ты станешь президентом». Когда формировалась команда, я тоже попал туда. Мы договорились, что «эту часть берете вы, а другую — я».
Позже большинство задач осталось на мне. На президента [были возложены] отношения с крупным зарубежными странами и другое. Но кто-то же должен заниматься внутренними делами? Народ голодал — это было большой проблемой. Границы открыты, никто больше не охранял нас, так как военных России больше нет. Денег нет. Даже после независимости мы два года работали с деньгами России — рублями. Первые четыре-пять лет, несмотря на трудности, прошли неплохо.
После первых выборов я обратился к Исламу Абдуганиевичу и попросил сократить мою должность и перевести на прежний пост заместителя председателя Кабинета Министров.
С течением времени вокруг президента становилось меньше людей, которые хотели бы преданно служить государству. Стало больше подлых людей, образовавших своеобразную «мафию». Если посмотреть, я должен быть тем человеком, который скажет плохое о президенте. Почему? Прошло 20 лет, когда я сказал ему: «Не буду с тобой работать», с тех пор ни на кого не работаю, не являюсь чьим-то человеком, компании у меня тоже нет.
Фото: УзА.
— После провозглашения независимости вы провели расчеты, сколько Узбекистан должен был получить золота, нефти, газа и других ресурсов?
— Да. Спустя полтора-два года я отправился в Зарафшан. Выяснилось, что было добыто на 10−15 тонн меньше золота, чем в прошлые годы. Здесь были случаи неподчинения. Там были саботажники. После они ушли…
Изначально добывалось 50−60 тонн золота, сейчас объемы выросли в два-три раза. Раньше работал только один завод «ГМЗ-1», сейчас их три.
— Говорят, что в первые годы независимости Узбекистана определенный объем золота был размещен во Всемирном банке в качестве гарантий. Куда и сколько? Вы наверняка должны знать об этом.
— О некоторых вещах можно говорить спустя 20 или 25 лет. За их разглашение можно ответить перед законом. Мы знаем некоторые вещи, но еще не пришло время. Могу лишь сказать, что узбекское золото хранилось и хранится в британских, швейцарских и американских банках.
— Вас удовлетворяет нынешнее состояние тяжелой промышленности?
— Нет. Наши заводы были впереди других заводов СССР, они были показательными. Потому что там работали узбеки. У узбеков много хороших качеств — добропорядочность, совесть, если не умели что-то, то учились, работали с утра до ночи. То, что Ислам Абдуганиевич потерял тяжелую промышленность и авиацию, это плохо. В СССР был отдел тяжелой промышленности и машиностроения. Этот отдел также был потерян.
Впоследствии заводы были переданы нечестным людям. Возьмите четырех доверенных прокуроров, чтобы они проверили, кто купил эти заводы. Согласно законодательству, после приватизации предприятие должно было продолжить деятельность в прежнем профиле. Почему это не сделано? За сколько они куплены?
Например, завод «Алгоритм», который строился в течение 10 лет. Если перевести сумму в нынешнюю валюту, то завод стоил бы 20−30 млрд долларов. Сумма включала жилье, объекты, детские лагеря, завод, уникальную технику, технологичное оборудование. Кто это все купил, за какие деньги, что стало с оборудованием завода? Кто это сделал? Почему на это не обратил внимания президент?
Государство без тяжелой промышленности — это не государство. Она должна быть в головной части паровоза. Зачем нам покупать самолеты в США? Мы же могли продавать отечественные самолеты в Китай, Индию, Пакистан. Мы же все закрыли. Ни одного завода не осталось.
— Почему так произошло? Откуда корни этих проблем?
— Мой покойный (Ислам Каримов — ред.) друг знал, что все эти предприятия нужны, но откуда бы тогда появились те роскошные участки, зоны отдыха в горах, миллиарды долларов? Все это появилось за счет обнищания народа. Те люди вели эту политику. Ладно, опустим это. У нас богатое государство, многое есть, теперь нужно думать о будущем, о детях.
Спросите меня, покупал ли, имею ли я акции предприятий?.. При покупке они сразу же выводили деньги. Разве выпускали прежнюю продукцию, машины или трактора приватизированные предприятия? Все приказали долго жить.
— Вы сейчас пришли к выводу, что в Узбекистане умерло машиностроение. Но мы же выпускаем автомобили…
— Вы сейчас говорите, что у нас производятся автомобили. Да, у нас все производится. Но если у нее сгорит лампа, то все плохо. Потому что она не производится у нас. Кому нужно такое производство? Хорошо, наверное, сложно на 100% производить самим, но хотя бы 60% можно ведь.
Когда я был заместителем председателя правительства, президент посетил Южную Корею. На месте текущего завода в Асаке у нас был завод по производству прицепов для тракторов. Президент позвонил и сказал, что продал завод в Асаке. Я спросил, почему, если завод работает, учитывая сложность производства прицепов по сравнению с автомобилями. Я предложил выделить для нового предприятия площадь в 45 га позади завода, где выращивался хлопок и кукуруза. Президент сказал, что уже дал обещание. Я сказал, что если так, то сами знаете, но я против.
Пришли корейцы, провели обсуждение. Я сказал, чтобы машины были дешевыми, объем производства должен быть в районе 80−100 тысяч автомобилей в год. Стоимость должна была быть на уровне 3000−4000 долларов. Тогда на эту сумму можно было купить два быка.
— Почему дальше цены начали расти?
Не было человека, который сказал бы: «Вот договор. Там указано, что цена не должна быть дороже 3000−4000 долларов». Наверное, наши тоже были заинтересованы в повышении цен, я не знаю… Нужно исходить из интересов народа, а не обдирать народ и пополнять бюджет.
Я держу обиду на своего друга за то, что он все это не контролировал. Голодные волки вцепились в страну и уничтожали все на своем пути. У нас был фарфоровый завод, его продукцию я дарил Генри Киссинджеру (бывший госсекретарь США — ред.), Саддаму Хусейну (бывший президент Ирака — ред.). Они были восхищены. Потом завод выкупили. Выяснилось, что за счет продажи сырья, оставшегося после сноса предприятия, можно было построить еще пять заводов… Сейчас в Ташкенте вновь хотят построить фарфоровый завод.
Видео
