Вся моя семья связана с музыкой. Мама — теоретик-пианист. Занималась сольфеджио, какое-то время играла дома, но ушла в бизнес, а музыка — в архив. Сейчас она сожалеет, что не может сыграть что-то для себя на фортепиано.

Папа был баянистом. Играл в оркестре Туркестанского военного округа, с которым летал в горячие точки, а затем в ансамбле русских народных песен «Русские узоры». Для отца ансамбль был отдушиной. К сожалению, на сегодня он лет 15 не брал инструмент в руки.

На мой музыкальный слух обратила внимание бабушка Раиса Кожаева. Она была академической танцовщицей, любила ставить пластинки с классической и оперной музыкой. Иногда пела мне отрывки из арий вместо колыбельной, под которые я засыпал и незаметно влюблялся в эту музыку.

В пять-шесть лет я напевал мелодии, которые услышал на виниловой пластинке. Помню, как бабуля позвала маму: «Айгуль, послушай, как Аскар чисто интонирует». Они тогда очень удивились, потому что до этого я не подавал признаков того, что обладаю музыкальным слухом. Мне очень жаль, что до сильного голоса бабушка не дожила.

В школе желание петь росло очень сильно. Для удовольствия записался в эстрадную студию «Алладин». Там мы пели популярные на то время песни: с девочками — дуэт Авраама Руссо и Кристины Орбакайте «Я не отдам тебя никому», сам пытался исполнять любимого Витаса.

Мне в студии было весело, интересно, а дедушку такой репертуар не устраивал: «Чего Аскар туда ходит, попсу поёт?». В молодости он был танцором, но всегда мечтал петь. На пенсии начал брать уроки оперного вокала. Через несколько месяцев занятий все дома узнали, что у него богатый баритон с очень тёплым тембром. Дедушка стал и меня брать на свои уроки. Мы поочерёдно пели простейшие арии. Педагог говорил, что голос ещё детский, но что-то может получиться.

Когда я приходил к дедушке, он на полную громкость ставил итальянских теноров Лучано Паваротти, Пласидо Доминго и Хосе Каррераса. Это очень укрепило во мне любовь к академической и оперной музыке.

Раз в неделю у нас был урок пения. Наш педагог разглядел во мне способности и стал возить по школьным районным конкурсам. Пел я высоким голосом, из-за чего становился объектом для шуток со стороны одноклассников. От прямого буллинга я не страдал, но ребята временами подкалывали. С другой стороны, когда в школе проходил внутренний конкурс и нужно было представить класс, они же подходили и говорили: «Давай, Аскар, утрём нос “бэшникам”». Получалось, удобно, когда в классе есть певец.

После 9-го класса я ушёл в музыкальное училище имени Хамзы. Там проявление способностей уже открыто приветствовалось.

После выпускного экзамена в училище ко мне подошёл главный режиссёр и художественный руководитель Государственного театра музыкальной комедии (оперетты) Сергей Каприелов. Он предложил поступать в Государственный институт искусств и культуры, где набирал специальный курс актёров музыкального театра. Это был стратегический шаг. Он хотел привлечь в труппу молодые кадры, но не просто набрать их с улицы, а предварительно обучить.

А я уже тогда не собирался никуда поступать. Думал об учёбе за границей. С другой стороны, на это требовалось время, и проводить его без дела тоже не хотелось.

Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть зарубежные постановки. Ещё 20 лет назад в Европе и Америке хорошего голоса было недостаточно.

Я решил попробовать поступить в институт и учиться, если попаду на грант. Возможности платить за обучение на тот момент не было. Взял одно из трёх бюджетных мест. Видимо, судьба. Через несколько месяцев учёбы Сергей Сергеевич предложил: «Давай не будем ждать, приходи в оперетту. Начнёшь с небольших вокальных спектаклей». Так в 18 лет я устроился в театр, в котором часто бывал с бабушкой в детстве.

Попасть на работу в Большой театр им. Навои я не пытался. Не хотел. Как и в консерваторию после училища. Не могу объяснить, с чем это было связано. Может быть, слишком верил в себя, но я всё время говорил, что пойду куда-то дальше.

Я пересмотрел и переслушал большое количество европейских постановок. Понимал, что в театрах Узбекистана подобное невозможно. Здесь не было такой подготовки, знаний, ресурсов. Где-то не позволяла цензура, где-то просто не хотели ничего менять.

За четыре года в училище и три в институте я не видел частого обновления репертуаров, концертных программ — те же арии, режиссура. Я понимал, что если стану работать в ГАБТе, то через семь-восемь лет в репертуаре будет то же самое. Это задевало, и я решил замахнуться на большее.

Как и любого оперного певца, меня притягивала Италия. Уходить из оперетты я не боялся, потому что никогда не привязывался к чему-либо до страха потерять.

Об образовании в Италии я знал очень мало. В интернете прочитал, что в стране более 50 консерваторий. Нашёл адреса учреждений в самых известных городах — Риме, Милане, Турине. Составил список из 10 консерваторий и отправил им диски со своими записями. Ответили миланская, туринская и падуанская. Вспомнил тогда, что кто-то из знакомых советовал обратить внимание на последнюю, потому что регион хороший и развитый. Сработал и страх перед неизвестностью: можно было бы поехать в огромный и дорогой Милан, но вставал вопрос, поступлю ли — конкуренция сумасшедшая. Выбрал Падую.

Для получения визы студентам нужно было иметь на счету 5000 евро. Это были большие деньги для моей семьи. Мы с мамой остались вдвоём и переживали непростое время.

Почти у любого города в этой стране есть так называемый исторический центр. Это та Италия с открыток, которую не перестраивают, не разрушают, а пытаются сохранить. От хостела, где я остановился, до такого центра в Падуе около километра. Помню сумасшедшую эйфорию от резкого погружения в красоту архитектуры. Я был настолько впечатлён, напитан великолепием вокруг, что через какое-то время мне стало плохо. Позже узнал, что это состояние называют синдромом Стендаля.

На второй или третий день, гуляя по городу, увидел небольшой ансамбль под аркой. Музыканты заиграли O Sole Mio. Я встал рядом, стал подпевать. Скрипач повернулся ко мне, что-то спросил. Мой итальянский ограничивался оперными ариями. Интуитивно я понял вопрос, закивал и запел в полный голос. Собралось человек 100. Помню аплодисменты, как стоял под аркой и думал: «Надо же, какая банальная картинка — поющие на улице итальянцы. И я на ней».

В Италии опера звучит не только на сценах La Scala, Arena di Verona. Она существует на уровне народного творчества. Оперные постановки ставят в музыкальных школах, клубах, ассоциациях. Взрослые люди, которые работают адвокатами, врачами, а по вечерам поют в хоре, могут собраться как-нибудь вечером и решить, что хорошо было бы поставить оперу «Любовный напиток» Доницетти. Партии хора исполнят сами, а солистов наймут. Недавно мне позвонили с таким предложением. Людям нужен был баритон на партию сержанта Белькоре. Хор полупрофессиональный, опера на открытом воздухе.

Музыка здесь и правда во всём: в генетике, крови, воздухе. Но на смену золотым 60-м, когда оперный певец был равен рок-звезде, пришли 2000-е со скандальными, чаще всего одноразовыми, но коммерчески выгодными современными постановками. Складывается впечатление, что у европейских режиссёров сегодня одна задача — заставить о себе заговорить, шокировать публику.

Популярность современных опер говорит о том, зрители и сами такую тенденцию поддерживают. Я пел в подобной постановке на оперном фестивале Россини. Она называлась «Путешествие в Реймс». Режиссёр перенёс действие в спа-салон, а мы, графья и доны, ходили по сцене в белых халатах и тапочках. Раз такие эксперименты притягивают интерес, то они имеют место быть. В конце-концов не давать же постоянно одно и то же.

Но я, скорее, традиционалист. Мне очевидно, что итальянская опера как жанр стала эталоном во всём мире, потому что после спектаклей люди выходили из театра и насвистывали арии — настолько здорово сочиняли музыку. Она была композиционно сложной, но звучала и воспринималась легко. Иногда очень хочется поучаствовать именно в традиционной постановке: красивой, c историческими костюмами, богатыми декорациями.

Среди итальянских городов студенческими считаются Падуя и Болонья, так как там находятся старейшие в Европе и мире университеты. К августу-сентябрю города накрывает студенческой волной, которая погребает под собой все свободные комнаты. Если вы не владеете языком, без посторонней помощи разобраться в великой итальянской бюрократии будет невероятно сложно. Поэтому я не успел подать документы на общежитие, но смог оформить заявку на стипендию в размере около 2,5 тысяч евро и получить карточку для студенческой столовой.

Месяц, пока искал комнату, жил в хостеле. Мне повезло — практически на улице познакомился с парнем из Одессы. Мы до сих пор дружим. Он говорил по-итальянски и помог с поиском жилья. В съёмной комнате я жил первые три года.

Учёба в консерватории началась в конце октября. На электронную почту пришло письмо с информацией о том, когда состоится встреча с профессором по сольфеджио. Никакого расписания пар, только день и время. Никто из преподавателей за студентами не бегает, не выговаривает за прогулы. Каждый предоставлен сам себе и ответственен перед собой. За неуспеваемость студентов не отчисляют, они просто остаются на второй год. При необходимости можно взять академический отпуск.

Обучение в Падуанской консерватории платное. Когда поступал я, год стоил 750 евро. Это недорого, тем более, что в конце учебного года 725 евро мне вернули — такая у вуза система. Студенческая организация изучает материальный уровень каждого поступившего и формирует размер компенсации. В моём случае учитывалось, что я был иностранцем, жил не в общежитии, а снимал комнату, не работал. Деньги с оплаты за обучение возвращали мне на протяжение трёх лет: Падуанская консерватория за первый год, Венецианская — последующие два.

Устроиться на работу оказалось безумно сложно. Я был готов на всё: мыть посуду, бегать официантом. Первое, о чём спрашивали, когда заходил в кафе или ресторан: «У вас есть опыт работы?». У меня его не было, в отличие от других ребят, включая местных. Многие говорили на двух-трёх языках, а я неуверенно изъяснялся на английском и едва понимал итальянский.

На улицах петь не пробовал. Для этого нужно было получить официальное разрешение, которое стоило каких-то денег. Лишние у меня не водились.

Консерваторию в Падуе я прозвал «спящей». Она жила в спокойном ритме. Проектов, кроме как для оркестра, в которых могли участвовать студенты, за полтора года учёбы особо не было.

Однажды к нам с современной полукомедийной оперой приехал дирижёр-студент Венецианской консерватории. Он привлёк к постановке троих певцов, включая меня, и тенора из Венеции. Они рассказывали, что в их консерватории известный баритон Джанкарло Паскуэтто ведёт оперный класс, идёт работа с театром, и спросили, не хочу ли я перевестись. Музыканты объяснили, что мне нужно будет приехать, пройти прослушивание у педагога и сдать экзамен перед комиссией, чтобы подтвердить свой уровень.

Очень скоро я взял билет на поезд и поехал в Венецию. Исполнил на вступительном экзамене арии из опер «Фигаро» Моцарта и «Дон Карлос» Верди. Меня взяли. Так началось моё путешествие из Падуи в Венецию и обратно, в которое я отправлялся каждый день.

От идеи переезда отказался практически сразу. Венеция — город туристический, дорогой. Посчитал аренду комнаты, питание и понял, что гораздо выгоднее купить проездной и проводить по два часа в дороге: 26 минут в поезде до Венеции и полчаса пешком до консерватории, потом обратно. Оказалось, что зимой там очень влажно, густые долгие туманы, дожди и высокая вода, от которой спасают резиновые сапоги выше колена. В Падуе климат гораздо комфортнее, поэтому живу там уже 11 лет.

Театральных трупп в Италии не существует. Так было всегда. Все певцы-солисты работают на контрактной основе. Здесь нет ставок, фиксированных зарплат, к которым я привык в Театре оперетты. Свой первый контракт я получил в театре Mario Del Monaco. Это был студенческий проект совместно с дирижёром из Швейцарии. Мы пели «Театральные порядки и беспорядки» Доницетти. Согласно контракту, у нас было две недели репетиций и два спектакля.

Мы отыграли, выполнили условия — и вот каждый из коллектива снова свободный художник без понимания, что будет завтра. Для тех, кто только начинает карьеру, это довольно шаткое положение.

С другой стороны, есть у контракта огромный плюс — он не даёт закостенеть, что часто случается с певцами, которые годами сидят в труппе.

А у меня, человека, который не знает, что будет завтра, каждая новая постановка — это возможность доказать свой уровень, заявить об амбициях.

Новые коллеги, дирижёры, костюмы, театры — это стимул невероятной силы, который заставляет учить партию так, будто готовишься к дебюту.

Конкуренция среди оперных певцов серьёзная. Все пытаются найти работу через конкурсы или прямые прослушивания на партию в театрах. Приезжаешь на такое прослушивание и понимаешь, что на твоё место претендует 150 баритонов разных возрастов, резюме, вокальной и физической подготовки. Кто-то из них ещё учится в консерватории, у кого-то может быть 50 дебютов по всему миру. Сколько здесь певцов из Китая, Кореи, Японии с сильнейшими голосами! Все они хотят учиться в Италии, дебютировать здесь и петь. Из года в год конкуренция растёт, хотя говорят, что интерес к опере падает. Вот такой получается нонсенс.

Две самые востребованные категории певцов в театрах — молодые, возможно, без опыта, но очень талантливые, или за 30, но с убедительным резюме. Первых чаще ищут на конкурсах, вторых через агентства.

Работа с агентом — это выход на определённый уровень. Певцы, у которых нет агентов, скорее всего, даже не смогут попасть на открытые прослушивания в крупные театры. Их всё реже организуют — один-два раза в год. Чаще всего приглашения рассылаются только по агентствам.

Попасть в агентство на прослушивание непросто. Нужно, чтобы тебя порекомендовал твой педагог, коллега. Часто агентства предлагают подписать эксклюзивный контракт, который не позволяет искать подработку, где-то выступать в течение оговорённого срока. При этом могут не предлагать проекты либо просить некоторый процент с каждого принесённого контракта. Бывает и так, что агент раскрученный, а работы у певца нет.

Я сменил три агентства прежде, чем нашёл агента, который меня устроил в профессиональном и человеческом плане. Он работает в агентстве «Lombardo associates», которое входит в основную семёрку. У компании офис в Нью-Йорке, который сосредоточен на Америке, а итальянский филиал занимается странами Европы. Мы сотрудничаем с прошлого года и довольно успешно. Сейчас, например, прорабатывается вопрос моего участия в одном крупном проекте в Париже.

Зарплата оперного певца в Италии — понятие очень растяжимое. В хоре, который существует при театре в Венеции, в среднем зарабатывают от 1600 до 2200 евро. В Риме зарплата у хоровиков выше трёх тысяч. Контракты стабильные, и те, кому нужен гарантированный заработок, чтобы взять ипотеку, кредит на машину, стараются устроиться туда.

Меня в хор звали, но амбиции не пустили. Я — солист, всегда им был и в хоре петь не смогу. Поэтому доходы у меня небольшие. В Венеции, когда начинал, минимально зарабатывал около 2000 евро чистыми. Туринский театр заплатил мне 8000 евро за проект, в котором я участвовал в течение месяца.

Если говорить об известных именах, то тенор Хуан Диего Флорес спел концерт в Берлине за 75 тысяч евро. Звёзды мировой величины могут получить за участие в открытии сезона в La Scala несколько десятков тысяч евро. Есть к чему стремиться.

Работаю я активно. Помимо выступлений на сцене, у меня есть свой проект. Мы с коллегами создали в Падуе компанию Raminzona, чтобы популяризировать оперное искусство среди молодёжи. Наша задача — показать детям, что опера может быть современной и без странных экспериментов, а студентам — что это настоящая работа. Планируем ставить оперы, в том числе современные, привлекать к спектаклям оркестры, хоры, певцов.

За 11 лет я приезжал в Ташкент однажды, в прошлом году. Успел увидеться с педагогами, планировал провести мастер-класс в лицее Успенского, но заболел ковидом. До сих пор жалею, что так получилось — мне, правда, есть чем поделиться. Тем более я помню, как мечтал, учась в Хамзе, чтобы кто-то к нам приехал, рассказал, как готовиться к конкурсам, прослушиваниям. Никто не приезжал и не рассказывал.

Когда только начинал жить в Италии, думал о том, что хорошо бы взять себе итальянский псевдоним. Назваться каким-нибудь Маттео Феррари, потому что Аскар Лашкин звучит тяжело.