В прошлом году Левченко переехала в Нью-Йорк. Работает ассистентом преподавателя в Государственном университете Нью-Йорка в Стоуни-Брук, пишет докторскую диссертацию. Является концертмейстером Симфонического оркестра Батл-Крик, в качестве музыканта секции выступает с симфоническими оркестрами Лансинга и Западного Мичигана.

Репертуар скрипачки включает в себя произведения узбекистанских композиторов Джахонгира Шукурова, Азизы Садыковой, а также Феликса и Дмитрия Янов-Яновских, Ойдин Абдуллаевой, Дилором Саидаминовой и других.

Открыла частную студию в Нью-Йорке при музыкальном центре Sound Beach Music. Её посещает 18 человек. Среди них дочь британского гитариста Ричи Блэкмора, одного из основателей легендарной рок-группы Deep Purple.

— У меня нет цели распространять о себе информацию. Многие друзья рекомендовали как-то раскручиваться, налаживать связи с масс-медиа. Я же обычно сильно занята своим творческим развитием. Скрипка занимает много времени, докторская ещё больше. На пиар его просто нет.

— В классической музыке механизмы немного по-другому работают. В основном мы получаем предложения через прослушивания, конкурсы. Здесь популярность не является обязательным фактором, и она не всегда означает качество. Нужно просто играть очень чётко, продуманно, качественно. На это музыканты в основном тратят всё своё время.

Мне очень нравится, когда люди умеют себя продвигать. Просто я, наверное, не тот человек. Веду более интровертный образ жизни, занимаюсь своим творчеством.

— В классическом мире их меньше гораздо, потому что существует регламент, класс и этика выступлений. 

У меня много друзей, которые выступают не на академических концертных площадках, а в клубах, на открытой сцене. Это другая публика, и там, конечно, без эпатажа, эффектного платья или блестящей скрипки не обойтись. 

Из классических музыкантов мне приходит на ум только скрипачка Патриция Копачинская. Она очень часто выступает босиком на больших классических сценах. Это её фишка.

— Я родилась в городе Навои. Папа служил там в военном гарнизоне. Через три года его перевели на другую службу, и мы вернулись в Ташкент, где родители жили до переезда. В Навои остались родственники, друзья. Мы приезжали туда довольно часто. Мне этот маленький город нравился. 

В семье не было профессиональных музыкантов. У мамы было начальное фортепианное образование. Она часто играла на пианино, подбирала на слух, устраивала музыкальные вечера. Наверное, это на меня повлияло.

— Скрипка была моим основным инструментом в Республиканском лицее-интернате изобразительного и прикладного искусства. Поступала я туда изначально на художественное направление. Моя тётя — художница, братья и сёстры занимались рисованием, поэтому мы решили не менять правила. В последний момент директор лицея Сомий Садыков предложил рассмотреть музыкальное направление. Как рассказывают родители, они спросили у меня, на каком инструменте я хочу играть. Ответила, что на скрипке. Сама я этого не помню — мне было шесть лет, но папа уверяет, что именно так всё и было.

Фортепиано — второй инструмент, обязательный для всех инструменталистов. Гитара и вокал пришли ко мне комплексом в подростковом периоде, когда я увлекалась рок-музыкой. Сначала кумирами была группа Queen. Обожала абсолютно, и до сих пор иногда слушаю. Из старого рока очень любила Led Zeppelin, Deep Purple, Iron Maiden, потом перешла на Metallica. Из более современных групп слушала System of a Down. Такой микс интересных рок-исполнителей.

— Нет, скрипка — это другой уровень, моя профессия. Часто музыканты не слушают ни себя, ни других исполнителей, потому что и так целый день находишься в этом. Слушать какие-то записи не хочется. 

Рок — это хобби. Я люблю его слушать, петь или играть в бэндах, когда зовут. Всегда согласна оторваться где-нибудь от души и совершенно безвозмездно.

— Мне кажется, это до сих пор открытый вопрос. Лично я ещё не встречала людей, которые бы с удовольствием рассказывали о своих школьных годах. Особенно о классе скрипки. Говорю это как преподаватель.

Я работаю со студентами в Университете Стоуни-Брук в Нью-Йорке, преподаю детям и взрослым в своей студии при музыкальном центре Sound Beach Music. За всё это время пришла к выводу, что скрипка — это очень проблематичный инструмент, который требует огромной дисциплины, самоотдачи и многих часов работы. У него нет фиксированных звуковысот, как, например, у гитары или фортепиано, где можно нажать клавишу и получить ровно ту ноту, которую хотелось бы услышать. На скрипке нет ладков. Это сплошной гриф с длинными струнами, и звукоизвлечение на инструменте сложное. Если по струнам гитары просто провести пальцами, то можно извлечь относительно приятный звук. Скрипачу нужен смычок, который надо научиться правильно вести.

Лёгкого пути в обучении на скрипке нет. Первый год занимает только постановка звука и интонации. Чем раньше ребёнок это осваивает, тем лучше. У детей гибкие ум, мышцы, слух. В то же время чем младше ребёнок, тем менее осознанно он подходит к занятиям. Его сложнее усадить или как-то привлечь к инструменту.

Я тоже не вспоминаю своё музыкальное детство с большим удовольствием. Хотя меня особо не заставляли заниматься ни мама, ни педагог, всё равно наступал момент, когда нужно было это делать через силу. Например, когда хотелось пойти играть с детьми, а на носу экзамен.

Сцена, преподаватели, ты один стоишь перед ними и должен сыграть на память определённое количество произведений. Начинаются экзамены с шести или семи лет. Для ребёнка это стресс, поскольку у него есть только один вариант — сдать.

Поэтому я стараюсь вести максимально честный разговор с учениками и родителями. Объясняю, насколько скрипка сложный инструмент. Если ребёнка привели для развития кругозора, то рекомендую начать с другого инструмента, более благодарного в плане затраченных на него часов. Например, походить на фортепиано, чтобы развить немного музыкальный слух, ритм, разобраться, нравится ли заниматься музыкой.

Бывает, вижу, что ученику совершенно не хочется быть на уроке, выполнять задания. В такой ситуации проще взять паузу и вернуться к занятиям тогда, когда ему снова станет интересно.

Всё это возможно в моей студии, потому что она частная. Я понимаю, что в государственной школе ребёнок не может пропасть на месяц и вернуться, если захочет. У него экзамены, зачёты, требования и ожидания преподавателей, программа, которую нужно выучить за полгода-год. В такой системе всё строже, что, в свою очередь, даёт более высокие результаты, потому что обучение систематизированное, дисциплинированное. Но и историй о психологических травмах гораздо больше.

— Я самостоятельно занималась дома каждый день по два-три часа. Помимо этого, ходила в лицей на занятия с педагогом, посещала репетиции с ансамблем. Когда подходил экзамен, могла играть два раза в день по три часа. Я даже не мечтаю, чтобы в Америке дети столько занимались скрипкой. Там так не принято. Редкий ребёнок, как правило, из семьи музыкантов готов заниматься часами. 

Своих учеников я прошу играть хотя бы по 25-30 минут, но каждый день. Когда ребёнок привыкает заниматься в таком режиме, иду на хитрость: добавляю задачи, и он просто физически не успевает выполнить их все за такой короткий период. Ученик самостоятельно увеличивает время, чтобы выполнить всё, что я задаю, и постепенно увлекается. У меня несколько детей так успешно втянулись. 

— В основном классическую, потому что я её лучше всего знаю. Но у меня бывают студенты, которые ужасно хотят выучить какую-нибудь рождественскую песню или что-то из джаза. Современное, бывает, тоже приносят. Недавно мы с одним учеником, юным фанатом рок-музыки, разучивали на скрипке песню «Smoke on the water» группы Deep Purple. Лучше, когда хоть что-то вдохновляет, чем ничего.

— Нет, потому что между частной студией и системным образованием есть разница.

Допустим, в нью-йоркском университете репертуар более строгий, академический. Здесь, как и в нашей консерватории, есть регламент, какие произведения студент должен выучить за семестр или год. В качестве исключения могут разрешить одно произведение, которое очень сильно нравится. Всё остальное — это классика жанра: барочное произведение (как правило, что-то из Баха), классическое (Моцарт, Бетховен), романтическое (Чайковский, Брамс, музыка XIX века). В некоторых программах обязателен XX век (Равель, Прокофьев, Шостакович, Барток). Становится модным добавлять в репертуар произведения современных композиторов.  

Поэтому в случае системного образования исходят сначала из требований. Если остаётся время, можно выбирать и из того, что нравится. 

— Наверное, достаточно поздно. Когда я училась в лицее, скрипка была скорее обязательством, требованием учебного заведения. Осознание, что это уже моя профессия, пришло в консерватории. Поступать туда меня никто не заставлял — это был осознанный выбор. Ближе к окончанию консерватории, когда начинается профессиональное определение, я точно знала, чем хочу заниматься и куда идти дальше.

Больше всего я интересовалась ташкентской музыкальной жизнью. Мне нравилась камерная музыка, поэтому после окончания консерватории я сразу устроилась в камерный отдел, играла со студентами. Я с большим удовольствием проработала там три года.

Очень нравилось и сольное исполнительство. В этом направлении я тоже развивалась целенаправленно. Мы с моим педагогом Владимиром Юденичем в течение года занимались, готовили репертуар. Я договаривалась с оркестром, дирижёром и давала сольный концерт, после которого начинали готовиться к следующему: выбирали новую программу, репетировали.

Параллельно, пока я набирала репертуар и развивалась в камерном и сольном направлении, старалась выезжать на фестивали за рубеж, чтобы больше понимать, как устроен музыкальный мир на Западе. Мне посчастливилось съездить в США, выиграть прослушивание в японский оркестр фестиваля The Pacific Music Festival и на фестиваль современной музыки в Германии.

— Он до сих пор существует. Это прекрасный камерный оркестр, который набирает, в основном, учащихся музыкальных школ, лицеев и студентов консерватории. Состоит он из 16 музыкантов, которые проходят конкурсный отбор.

Я попала в ансамбль, когда мне было 12 лет. Прошла прослушивание. В моём лицее на тот момент не было оркестра, поэтому, став частью коллектива, у меня появилась возможность посещать репетиции, познакомиться с культурой оркестра, игры в нём. Помимо этого, нам давали возможность выступать сольно. Именно с этим оркестром я впервые дебютировала как солистка. Играла в ансамбле 10 лет, была концертмейстером.

Прекрасным бонусом была специальная стипендия. Её получал каждый из 16 музыкантов ансамбля.

— Уточню: я была концертмейстером, то есть работала в консерватории, ассистировала преподавателям, но редко сама вела занятия. Могла встретиться с музыкантами, порепетировать с ними. Нас всегда курировал педагог, профессора консерватории.

В 22 года можно быть полезным для студентов, а можно и не быть. Мне кажется, это зависит от опыта, от того, чему вы научились за время консерватории и насколько готовы работать самоотверженно, помогать студентам.

У меня было несколько случаев, когда я действительно помогла. Помню одну девочку, от которой отвернулся профессор. Он не верил в то, что она может прилично выступить. Приближался госэкзамен, и я предложила ей вместе репетировать. В итоге девушка получила четыре с плюсом. Это была её самая высокая оценка за время обучения в консерватории. Профессор очень вдохновился этим и предложил снова заниматься вместе.

Другая девочка очень переживала, когда мы приходили играть для профессора. Её я тоже взяла на поруки. Госэкзамен она сдала на отлично. Тогда я подумала, что, может быть, дело не во мне и я слишком хорошо о себе думаю. Но в тот же день мне написал преподаватель: «Я не знаю, что ты с ней сделала, но это был совсем другой человек. Спасибо тебе». Так я приняла, что действительно кому-то в этой жизни помогла.

— На мой взгляд, современная музыка является неотъемлемой частью музыкального мира. К сожалению, этот важный момент часто упускается музыкантами.

Можно бесконечно долго восхищаться произведениями Баха, Бетховена, Моцарта. Я сама обожаю их исполнять, разучивать. Но также, мне кажется, важно понимать, что искусство не стоит на месте, и иногда нужно двигаться в ритме со временем.

Современная музыка и есть отражение сегодняшнего мира. Считаю, что исполнители должны помогать развивать её, ведь существует огромное количество написанных новых произведений, которые не исполняются. Когда музыка не исполняется, она не существует.

Чем больше мы уходим в прошлое, тем меньше движемся вперёд. Нужно находить баланс между прекрасным прошлым, где сформировалась музыкальная и исполнительская эстетика, и настоящим, которое всегда предлагает что-то новое.

— Все проблемы, с которыми сталкиваются сейчас академические музыканты, идут из того, что классическая музыка долгое время была элитарной, для очень узкого образованного слоя общества. Сейчас она за это расплачивается своей закрытостью. Людям сложно воспринимать классическую музыку, не говоря уже о современной, ходить на концерты.

Популяризация, наверное, это хорошо. Но в моём случае возникает, скажем так, эстетический конфликт. Это когда зачастую музыканты и художественные руководители выбирают репертуар, который на 100 процентов понравится публике.

Я вижу проблему в исполнении классической «попсы», потому что, мне кажется, аудиторию надо приучать к тому, что не всегда всё должно звучать знакомо, и не всегда всё, что знакомо, хорошо, а то, что не знакомо, — плохо. Думаю, что если уж мы занимаемся классической музыкой, то, наверное, должны заниматься и культурой, а не поиском лёгкой славы: что бы такое сыграть, чтобы обо мне завтра все заговорили.

Это вопрос, к которому мы до сих пор возвращаемся в магистерских и докторских работах, обсуждаем с профессорами, коллегами. Есть те, кто считает, что музыку условно нужно продавать, ориентироваться на спрос. Другие считают, что музыка — это всё-таки эстетика, и надо выходить к публике с тем, во что мы верим, а люди сами разберутся.

Помимо Мичиганского государственного университета, я подала документы в Университет Де Поля (DePaul University) в Чикаго и Линскую консерваторию (Lynn University) во Флориде. Поступила во все три и оказалась перед выбором. В одном вузе мне предложили оплату обучения, в другом были готовы взять на себя ещё и проживание, питание. А Мичиганский университет до последнего ничего не предлагал, только ответили как-то по-нашему: «Не переживай! Разберёмся». И я решила: доверюсь, поскольку очень хотела учиться у Берлинского. Буквально с закрытыми глазами, как кота в мешке, выбрала Мичиганский университет. Через пару дней последовало предложение работать ассистентом у Дмитрия Романовича. 

Ассистентура давала такие плюшки, как бесплатное образование, страховка и зарплата. Всё сложилось даже лучше, чем я ожидала. 

— Готовить плов. Шучу (смеётся). Плов был, но по дружбе, безвозмездно и для всей скрипичной студии.

В мои обязанности должны были входить занятия со студентами бакалаврами или непрофильными студентами, которые учились игре на скрипке больше для своего удовольствия. Играла в его ансамбле International Chamber Soloists. Помогала с учебными графиками, репетициями. Словом, была на подхвате.

— В магистратуре я проучилась два года. После музыканты обычно либо сразу идут работать, либо занимаются докторской. У меня была цель продолжить заниматься с Берлинским. Понимала, что два года с ним — это очень мало, учитывая его объём знаний, опыта. Я решила получить диплом артиста, который освобождает от теоретических занятий и даёт возможность сосредоточиться на сольной карьере, занятиями в оркестре и камерным ансамблем. Поступить на эту степень очень сложно. Редко выделяют стипендии. Профессор Берлинский помог найти грант, чтобы оплатить моё обучение.

С этим дипломом я занималась только своим репертуаром, работала в мичиганских оркестрах и развивала исполнительское мастерство. Это было прекрасное время. 

К четвёртому году в Мичигане я понимала, что мысли о том, у кого я хочу учиться, уступают вопросам, где я хочу жить дальше, заводить круг общения.

Моё сердце всегда принадлежало Нью-Йорку. Каждый раз, когда мне становилось грустно, скучно, я приезжала туда. Чувствовала, что буду жалеть, если не рискну, и этот город останется незавершенной частью моей жизни. Страшно, конечно, уезжать из места, где всё обжито, организовано, всех и всё знаешь, есть работа. Нью-Йорк — большой город, дорогой, незнакомый. Он был моим шансом развиваться дальше.

Мы поговорили с профессором, попрощались без обид. Более того, он мне помог, порекомендовал, с чего начать, с кем из музыкантов завести знакомства. Так я переехала в Нью-Йорк на докторскую.

— В Мичигане у меня был рекорд — 37 человек. Это всё индивидуальные занятия. Пришёлся он на период пандемии. Музыкальный центр, с которым я работала, объявил, что несмотря на обстоятельства, занятия продолжатся. Многие родители с удовольствием привели детей, чтобы они оставались включёнными в процесс социализации.

Решение в плане менеджмента было прекрасным, но рискованным в плане безопасности нашего здоровья. Тогда шла первая волна COVID-19, и мы в масках шли на свою передовую — преподавать детям. Повлияло на это и то, что у всех музыкантов отменились контракты, выступления. Мы нуждались в деньгах. Я работала четыре или пять дней в неделю. Уставала страшно, но опыт получила огромный.

В Нью-Йорке я уже сама установила лимит на учеников, поскольку сейчас у меня есть работа в университете. Студия — это хобби. Посещают занятия 18 человек.

— Я уверена, что дети везде одинаковые. Наверное, просто сам стиль поведения с преподавателем отличается. Дети в США очень свободные в плане выбора своих интересов, выражения своих эмоций. Преподавателя они воспринимают как друга. Говорят сразу, если им что-то не нравится или непонятно, если они устали — абсолютно непосредственные в этом смысле. Поэтому и отношения с ними нужно выстраивать больше дружеские, чем с позиции «я преподаватель, ты должен меня слушать».

В США очень строгие правила в плане обращения с детьми. Физические контакты не допускаются. Допустим, если я хочу поправить руку ребёнку или показать что-то, я должна у него спросить, будет ли ему комфортно. Некоторые преподаватели рекомендуют вообще не прикасаться к ученикам. Когда это необходимо, я чаще использую карандаш и им указываю на палец, мышцу.

Большая разница в вербальном плане. Мы не можем повышать голос. Я, в принципе, считаю, что подобного не должно происходить на занятиях. Но иногда требования в школах становятся излишне строгими. В Нью-Йорке я пробовала поработать в одной школе, где запрещалось повторять один и тот же вопрос или просьбу более двух раз. В противном случае преподавателя могли заподозрить в том, что он сомневается в способностях ребёнка.

Из-за этой разницы в подходах к преподаванию, думаю, в США совсем другая музыкальная культура. Дети более свободны в плане выбора инструментов. Большая часть, как правило, не воспринимает скрипку как крест, который они должны нести до конца своей жизни или хотя бы до окончания школы, чтобы вручить диплом родителям, что часто у нас бывает. Если им через месяц или год наскучат занятия, они просто поменяют инструмент или вообще уйдут на танцы. Поэтому, как правило, в музыке остаются действительно по внутреннему призванию.

— Совсем взрослые. Кэтрин было 77 лет, когда она стала у меня заниматься. Очаровательная женщина!

Познакомились мы в Мичигане. Кэтрин приехала в студию с намерением учиться у меня. Оказалось, что ей очень нравится скрипка. В пандемию она заказала себе какой-то инструмент на Амазоне, начала заниматься самостоятельно, по видео в Ютубе. В какой-то момент Кэтрин поняла, что ей нужен человек извне, который послушает игру и скажет, что нужно исправить.

Сначала было необычно с ней заниматься, но потом из нас получилась прекрасная команда. Я бы хотела, чтобы мои студенты занимались так, как занималась Кэтрин: абсолютно самоотверженно, с любовью и полным пониманием всего, что она делает. Было интересно узнать, что она уходила от педагогов, которые относились к ней как к скучающей пенсионерке и предлагали выучить песни The Beatles на скрипке.

— Кэтрин — восторженная поклонница школы профессора Петра Соломоновича Столярского (Одесская средняя специальная музыкальная школа-интернат им. профессора П. С. Столярского — первая в СССР специализированная музыкальная школа для одарённых детей, открытая советским скрипачом-педагогом Петром Соломоновичем Столярским в 1933 году — ред.). Она требовала, чтобы я учила её именно по той, советской системе, и была с ней предельно честна. Когда я говорила, что всё хорошо, Кэтрин отвечала: «Нет, ты мне льстишь. Скажи, пожалуйста, что бы ты сказала самой себе, если бы играла, как я?». Иногда она могла разнервничаться, заплакать, но этой удивительной женщине нравилось идти сквозь тернии к звёздам.

К сожалению, занимались мы с ней года полтора. Потом я переехала в Нью-Йорк, но мы до сих пор переписываемся. Кэтрин по-прежнему занимается. Теперь уже с преподавательницей из Китая, что забавно, потому что китайская школа очень похожа на нашу в плане дисциплины, требований. Кэтрин написала, что в полном восторге: «Наконец я нашла такую же строгую девушку, как ты». Я за неё очень рада.

— Расскажу об интересном случае. В Америке мне нужно было составить свою биографию. Вместе со специалистом, который мне в этом помогал, мы пытались набрать интересные факты о моей жизни в Штатах. Я никак не могла понять, почему их так мало, неужели я так мало здесь делаю. Вдруг он спросил меня, где прошла большая часть моей жизни, и посоветовал рассказать об Узбекистане вместо того, чтобы копаться в тех нескольких годах, проведённых в Америке. В итоге историй, творческих контактов, интересных концертов и проектов, которые случились в Ташкенте, оказалось больше, чем мы могли вместить в биографию.

В тот момент, собственно, я и поняла, что Узбекистан — это большая часть моей жизни, моя культура, история. Я благодарна за это, и мне хотелось бы сделать что-то в ответ. Например, рассказывать о том, откуда я и какие тут живут уникальные люди, музыканты.

Мой первый большой концерт с музыкой узбекистанских композиторов состоялся уже в Америке, когда я поступала в университет Южной Калифорнии. Одним из требований было исполнить современное произведение, написанное представителем minority, то есть меньшинств. По расе, национальности, гендеру, стране, которая менее других представлена в музыкальном мире — всё что угодно. Я решила использовать возможность и поддержать тех, за кого действительно переживаю. Написала композитору Джахонгиру Шукурову и предложила сочинить для меня сольное произведение для скрипки. Так началось наше сотрудничество, и я поняла, как здорово рассказывать об уникальности своей страны.

— Очень много, особенно после переезда в Нью-Йорк. Есть ощущение, что почти каждую неделю что-нибудь происходит, к чему-то надо готовиться.

— Пока я не засну. У меня почти не осталось времени на хобби. Максимум могу выйти на пробежку или пройтись в хорошую погоду, книгу почитать на побережье. Это час-два — и всё.

— Единственный совет, который я даю своим друзьям, особенно тем, кто не из мира музыки — сесть в кресло и расслабиться, не пытаться найти сиюминутное объяснение всему, что слышишь, а просто погрузиться в атмосферу концерта. Просто слушать, просто чувствовать и принимать всё, что происходит на сцене. С современной музыкой это работает всегда на 100%.