25 января основателю и художественному руководителю театра «Ильхом» Марку Вайлю исполнилось бы 70 лет. Жизнь известного режиссёра оборвалась в сентябре 2007 года накануне премьеры спектакля «Орестея». Возле подъезда собственного дома на Вайля напали. С ножевыми ранениями его доставили в 16-ю городскую больницу. В ночь на 7 сентября он скончался от кровопотери.
В день рождения режиссёра «Газета.uz» попросила актёров и сотрудников театра «Ильхом» поделиться своими воспоминаниями о том, каким был Марк Вайль и какой след он оставил в их жизни.
Марина Турпищева. Заслуженная артистка Узбекистана, актриса театра «Ильхом» с 1982 года.
О том, что в Ташкенте есть такой Марк Вайль, я впервые услышала, когда поступила в театральный институт (Ташкентский театрально-художественный институт им. А. Островского — ред.). Нас строго предупредили: в «Ильхом» ходить нельзя. Того, кто ослушается, отчислят. Как только мы это услышали, естественно, туда пошли.
Я попала на спектакль «Утиная охота» драматурга Александра Вампилова. Башню снесло тут же. Стала ходить на репетиции «Дракона — Сказки 1943» сценариста Евгения Шварца. Весной 1981-го уже что-то вытворяла в массовке. К тому времени, когда Марк стал вводить меня в «Дракона» на роль Эльзы, спектакль пришлось закрыть.
Постановка была очень смелой для того времени. Вдова Евгения Шварца лично передала Марку черновики, которые не вошли в пьесу — цензура в советское время работала будь здоров. Видимо, какие-то условия поставил ЦК Комсомола, и Вайль, чтобы предотвратить возможные конфликты, спектакль закрыл.
Марина Турпищева (справа) и актёры театра-студии «Ильхом» в гримёрке. Фото: Лариса Панкратова / Facebook.
Марк был невероятно свободолюбив. Он нёс свободу и учил ей. За ним, как за настоящим лидером, шли и актёры, и зрители. Это началось в 1979 году, когда у Марка Яковлевича, как написала когда-то в своей статье первый заведующий литературной частью театра Наталья Солей, «стало что-то получаться».
Сегодня некоторые люди позволяют себе утверждать, что «Ильхом» начинался не с Марка. Да, как и многие театры. Например, московские «Таганка», о которой заговорили, когда в театр пришёл Юрий Любимов, или «Ленком», взлетевший при Марке Захарове. Лидерство Марка Яковлевича очень быстро стало бесспорным, а экспериментальная студия творческой молодёжи «Ильхом», которая включала в себя клубы музыкантов и поэтов, трансформировалась в первый независимый театр.
Марк существовал над миром, который его окружал. Всегда занятый творчеством, искусством, он не считался со временем. Никогда не замечал, что ест. Мы шутили, что Марку Яковлевичу подошву можно было положить на тарелку — он бы её разрезал и съел. Его не волновало, что о нём говорят. Единственным исключением были спектакли.
Марк всегда интересовался нашим мнением. Помню, как иногда во время репетиций сидела в зале. Ощущала себя стулом каким-то. Со временем поняла, что Марку просто нужно было на кого-то обернуться, опереться. Когда начала работать со студентами, мне тоже стало важно встретить взгляд. Это всё равно что получить одобрение, подтверждение тому, что всё делается правильно.
Когда Марку говорили, что что-то в спектакле не то, он очень нервничал: «Нет-нет, ты ничего не понимаешь! Лучше молчи!». Каждый спектакль был ребёнком, которого он отстаивал, защищал и менял — потому что прислушивался к мнениям. Даже в «Мещанскую свадьбу», которая игралась годами, Марк всё время вносил какие-то изменения. Артистов это раздражало — мы люди нервные, а для него было важно, чтобы спектакль жил.
Первый состав спектакля «Мещанская свадьба». Фото: Лариса Панкратова / Facebook
Когда Марк находился в Ташкенте, он всегда присутствовал на спектаклях. Если уезжал, например, в Америку к семье, то каждый день писал оттуда длинные-длинные письма. В них он обращался к актёрам, давал наставления, чтобы спектакли не рассыпались. Мы подшучивали, но понимали: это очень правильное отношение.
Актёрам всегда кажется, что их мало на сцене. Когда они осваивают роль, начинают её расширять, завоёвывать чужую территорию. В результате спектакль мог удлиняться на 15−20 минут. Марк за этим следил. У него был критический взгляд на всё.
В спектакле «Соло для женщины с фортепиано» есть фраза, которая мне очень нравится: «С большим режиссёром трудно работать. Порой он заставляет артиста прыгнуть через собственную тень». Это правда. Актёры довольствуются тем, что сделали, а Вайль пытался вытащить нас куда-то намного выше, дальше.
Он понимал концепцию спектакля, слышал музыку, которую мы не слышали, видел декорации, которые мы ещё не видели. Марк Яковлевич точно знал, куда он нас ведёт. Это доступно только гению. Я не боюсь этого слова. Это не шаблон, это данность.
Любовь — чувство непреходящее. Человека нет, а она остаётся. Я невероятно предана Марку по сей день и буду всегда. Он меня многому научил. Благодаря ему я стала той актрисой, которой стала. Начала преподавать, ставить читки, спектакли. «Наша махалля» или «Три высокие женщины», которые я делала со студентами школы-студии, получились, потому что к работе над ними подключился Марк. Его штрих — последний и лучший.
Ольга Ежова, костюмер театра «Ильхом» с 1993 года.
Я училась в ТашГУ (Национальный университет Узбекистана — ред.) на романо-германском факультете, который был довольно неординарным. Среди студентов встречались битломаны. Настоящую рок-музыку я впервые там услышала. Наверное, поэтому «Ильхом» оказался мне достаточно близок. В нём я увидела то, что было созвучно моим представлениям о театре, искусстве и творчестве.
С Марком Вайлем я познакомилась в 1990 году. В «Ильхоме» проводилась реконструкция, и труппа месяц играла на сцене Ташкентского театра юного зрителя (сейчас Молодёжный театр Узбекистана — ред.), где я тогда работала в реквизите.
Фото: Лариса Панкратова / Facebook.
То, что Марк — интересный, необычный человек, бросалось в глаза сразу. Он был похож на иностранца. Всегда как денди лондонский одет и подстрижен. Очень много вещей, которые не носил, приносил в театр — у нас так принято. Буквально на днях мне попался под руку его пиджак. Серого цвета, мягенький, в мелкий завиток под каракуль. Марк предпочитал натуральные материалы, особенно лён.
В советское время на Шота Руставели работал магазин «Русский лён». Там спокойно можно было купить всё что угодно: от скатертей до одежды. Потом магазин закрылся, лён стал дефицитным, очень дорогим — не достать. Первые костюмы для спектакля «Свободный роман» он привёз из Америки, отрезы ткани из Москвы.
Консультировался, сколько нужно на брюки, рубашки, сам выбирал цвета. Марк любил спокойные цвета, и это отразилось на стиле театра. У нас все спектакли приглушённые, яркий только «Счастливые нищие». Он любил жёлтый. В театре, основные цвета которого контрастные: чёрный, красный, белый и серый, — одно время трубы вентиляционные были покрашены в яркий оттенок яичного желтка, как газовые трубы в махаллях.
Фото: Лариса Панкратова / Facebook.
Марк в «Ильхоме» был всем. Думаю, и меня бы мог заменить! (смеётся) Хотя я никогда не видела, чтобы он гладил сам. Потому что была я, и он просил меня. Часто спрашивал мнение о спектаклях, особенно о своих.
Костюмерная находится рядом с актёрским выходом в зрительный зал. Когда Марк Яковлевич был в Ташкенте, он имел обыкновение ходить по коридору от моей двери до зала, слушал и смотрел, как идёт спектакль. В костюмерной всегда было открыто. Иногда он заходил и спрашивал, всё ли нормально.
У меня стенка одна обклеена фотографиями, которые давали актёры. Так получалось, что чаще всего спектакли я слушала — у нас шла трансляция. Иногда Марк заходил, а я делаю что-то, слушаю и смотрю на эту самую стенку с фотографиями. Тогда он шутя замечал: «Что, опять свой иконостас рассматриваешь?».
Марк Яковлевич был со всеми на «ты», но студентов школы-студии воспитывал в том духе, что к старшим актёрам, персоналу надо обращаться по имени-отчеству. Он старался сделать такую команду, чтобы в коллективе было взаимопонимание, сотворчество. Всегда мог выслушать, помогал очень многим людям, чем мог: одеждой, деньгами, связями. Был неравнодушен к проблемам, особенно актёров.
Фото: Лариса Панкратова / Facebook.
Сильнее всего я ругалась на спектакль «Носороги» по пьесе Эжена Ионеско. В мыслях, конечно, и за стиркой. Для него я сшила декорации из парашютного шёлка. Прозрачные полотна, которыми зал был обтянут по периметру, выполняли функции экранов. По сюжету люди в городе постепенно превращаются в носорогов.
На сцене это происходило следующим образом: посередине стояла большая ванна с глиной, актёры ей обмазывались, а потом уходили за шёлковые экраны и исполняли танец носорогов. У нас весь театр был в пыли. Потом мы пришли к тому, что просто костюмы зафактурили под грязь. Ванна на сцене всё равно осталась, так что работы меньше не стало.
Стиральная машинка у меня тогда была «Киргизия», полоскала я вручную в холодной воде. В «Семь лун» тоже сцена покрыта песком. Он потом сыпется отовсюду: из всех карманов, носков. Легко не живётся, но всё преодолеваем.
Жаловаться Марку даже в голову не приходило. Он — режиссёр, творческий человек, которому прощалось всё. Вайль был непререкаемым гением и остаётся им. Случались обиды, конфликты небольшие, но это ничто по сравнению с тем, что осталось после него.
Чувство, с которым я чаще всего Марка Яковлевича вспоминаю — восхищение. Всегда поражалась, как можно сделать из ничего великое. Удивительно было наблюдать на репетициях, как из каких-то разрозненных кусков он собирал огромный спектакль. В день, когда Марка не стало, он принёс мне брюки новые подшить, и я ему в тот вечер их отдала. Хотел нарядиться на премьеру.
Марк Сорский. Актёр театра «Ильхом» с 1978 по 1994 годы.
Мы познакомились в 1976 году, когда Марк уже придумал «Ильхом». Он рассказывал, что это будет профессиональный театр с профессиональными актёрами. Правда, без денег. Кто захочет — тот приходит и играет, ставит спектакли. Помню, что я скептически был настроен. Думал, что затея поживёт недели две, потом всё развалится. Людям надо было зарабатывать — зарплаты в театрах грошовые, у всех семьи. Чтобы выживать, все халтурили: кто на радио, кто в самодеятельности. А тут ночами надо ходить, что-то репетировать. Никто не будет этого делать. Я помню это своё ощущение.
А сам пришёл, увидел этот зальчик, первую репетицию — Марк никогда никого не выгонял — и завяз в одну минуту. Потом успел сходить на пару спектаклей, и понял, что мне это всё нужно. Вот так ошибся. Очевидно, я не был так прозорлив, как Марк.
Марк Сорский. Фото: Лариса Панкратова / Facebook
В 1978 году Вайль начал ставить «Мещанскую свадьбу». В спектакле я не играл, но помогал с декорациями — собирал мебель с «секретами». Выглядеть она должна была совершенно нормальной, а в середине действия начать разваливаться, стул за стулом.
Несмотря на то, что я был профессиональным актёром, работал в Ташкентском театра юного зрителя, мне нисколько не зазорно было заниматься техническими вопросами, потому что мы делали это, как сегодня говорят, в кайф, от души. Нам не нужно было денег, ничего не нужно — дайте только заниматься тем, чем мы хотим, делать театр и такие спектакли, какие нам хочется, а не то, что мы были вынуждены играть в государственных театрах.
«Ильхом» пытались закрыть и не единожды при мне. Случалось, что перед премьерой приходим в театр, а на двери висит огромный амбарный замок, потому что в ЦК Комсомола решили: «Всё, хватит тут безобразничать», — как они считали. Так пытались закрыть «Дракона», потом «Мещанку». Мы просто ломали эти замки и играли спектакли. Рисковали, конечно. Мы были абсолютно безбашенные.
За то, что мы вытворяли, можно было усадить нас надолго и шутя. Очевидно, мы просто не отдавали себе в этом отчёта, не боялись, шли напролом, и, наверное, этим обескураживали наших недоброжелателей, которые не понимали, как так можно: мы им замок повесили, а им наплевать.
Молодёжный театр-студия «Ильхом» приглашает горожан на свои спектакли в выходные дни по улице Карла Маркса. Ташкент, 1987 год / Государственный архив кинофотофонодокументов.
Марк никогда не говорил, что он чего-то боится. Хотя, наверное, боялся. Не боятся только дураки. Умный человек всегда осторожен. Другое дело, что Марк никогда об этом не заикался. Он вёл себя так, что никто не сомневался: мы добьёмся, мы сможем, нам всё по плечу. Его предупреждали о некоторых опасностях, но Марк не мог поступиться принципами, потому что был не просто художником, но ещё и настоящим гражданином.
От Марика мне доставалось пару раз по поводам довольно забавным. Когда сына не с кем было оставить, я брал его с собой на спектакли. Один назывался «Мы, воробышки», другой «Прощай, овраг». Выглядели они как детские истории, в которых героями были бездомные собачки да птички. Но если вглядеться глубже, то становилось понятно, что речь идёт о людях, и спектакли эти для взрослых. Ребёнок шести-семи лет никаких вторых планов в этих пьесах увидеть не мог.
Когда я в роли воробышка по сюжету падал в ручей, тонул и орал «помогите», сыну становилось жалко папу, он кричал: «Что вы смотрите, давайте помогайте уже!». Зрители оборачивались, смотрели на него, думали, что, может, так задумано. Похожее повторялось в «Овраге». Однако спектаклями это никак не предполагалось, и Марик мне потом навешивал.
Сын вспоминает, что боялся Марка Яковлевича. Тот умел «чаечку» из бровей сделать, становиться страшным таким. На самом деле Марк был добрейшей души человеком. Художник не может быть злым — тогда нет искусства. Оно может быть жёстким, безжалостным в поднятии каких-то тем, в форме отображения идеи, но оно всё равно влечёт нас к добру. Иначе это не искусство, а чушь собачья.
Марк Вайль на встрече со зрителями. Фото: Лариса Панкратова / Facebook.
Марк Яковлевич обладал редким педагогическим даром. Он понимал: если держать актёра в ежовых рукавицах, тот зажимается, всё время боится, что получит по башке. Раскрыть потенциал такого актёра невозможно. Ему надо помогать. Актёр должен понимать, что он абсолютно свободен.
Многие люди, которые приезжали, знакомились с «Ильхомом», отмечали, что начинали потихоньку сходить с ума от атмосферы полнейшей свободы: делай, что хочешь, если это будет лить воду на мельницу спектакля. Так оно и происходило. Если ты что-то не понял или сделал неправильно, то тебе объяснят. Не оскорбят, не дадут пощёчину. К тебе отнесутся как к полноправному художнику, и это было талантом Марка.
Случалось, что люди уходили, даже со скандалом. Но всегда сами. У всех был выбор, который человек должен был сделать самостоятельно. Марк никогда ни на кого не давил и силой не держал.
Помню наш разговор у него дома, когда я решил, что пришло время сказать о своём отъезде. Причины были далеко не творческие, очень примитивные — я просто был не в состоянии кормить семью. Время тяжёлое, начало 90-х. Я работал на четырёх работах, но ни на что не хватало. Рассказал всё это Марку, и он сказал: «Старик, я не хочу, чтобы ты уходил, но вмешиваться в твою жизнь не могу. Это твоё право. Знай: здесь твой дом, ты всегда можешь вернуться». В этом плане Вайль не был деспотом. Даже если кто-то совершал не очень симпатичные поступки, Марк всегда давал человеку воздух, время, возможность очухаться. Не прощал он только предательство.
Марк был сердцем «Ильхома», мотором, его движущей силой. Его всем. Без Марка театр просто не состоялся бы в своё время. Никто бы не смог сделать то, что сделал Марк. Книгу нужно писать про то, как он создал «Ильхом»: моментально, на ровном месте, будто провернул военную операцию. Вайль был удивительно разносторонним, человеком, интеллигентным, думающим; талантливым художником, восхитительным менеджером.
Фото: Лариса Панкратова / Facebook
Театр осиротел без него, «Ильхому» просто отсекли голову. Мы встретились у меня дома в Израиле в июне 2007 года на большом сабантуе по случаю приезда театра с гастролями. Собралась огромная компания бывших и на тот момент действующих «ильхомовцев». Снимали видео, пели песни, балаганили. Если бы мне тогда кто-то сказал, что я вижусь с Марком в последний раз в жизни, я скорее решил бы, что это я заболею и умру или попаду под машину. Марк и смерть не вязались друг с другом.
Когда мне позвонили и сообщили, что он убит, я минут двадцать просто сидел, не понимал, что услышал. Никто из нас не вечен. Это всё равно бы произошло, но естественным образом, не так рано, когда человек полон творческих сил, задумок, идей. Каким бы был «Ильхом», будь жив сейчас Марк? Это мог знать только он сам. Всё остальное — досужие разговоры, на которые можно даже не обращать внимания.
Азиза Садыкова. Композитор, автор музыки к спектаклю «Белый белый чёрный аист». Премьера состоялась в сентябре 1998 года.
Мне, студентке консерватории, было 18, когда позвонил мой учитель Дмитрий Феликсович Янов-Яновский (известный ташкентский композитор, педагог Государственной консерватории Узбекистана — ред.) и сказал, что Марк Вайль хочет, чтобы я написала музыку к новому спектаклю «Белый белый чёрный аист» по Абдулле Кадыри. Он подчеркнул: если я считаю, что смогу это сделать, то нужно соглашаться, если не уверена, то лучше не браться.
Я испугалась, потому что никогда в жизни не писала для театрального спектакля, но согласилась, так как люблю рисковать. Так я пришла в «Ильхом», о котором ничего не знала, встретилась с Марком Яковлевичем, начала ходить на спектакли и уже не могла оторваться.
Марк Вайль и Азиза Садыкова на театральном фестивале в Ганновере. Фото: Азиза Садыкова.
Марк был абсолютно открытым человеком. Со мной, 18-летней, которая только со школы пришла, он общался с уважением и на равных, как с профессионалом. Я не видела его в плохом настроении. Всегда доброжелательный, весёлый, энергичный, с невероятной харизмой. Он вызывал чувство восхищения. Талантливых много, харизматичных единицы. Вокруг таких, как Вайль, а сегодня — Серебренников или Курентзис, постоянный ажиотаж. Людей притягивает их внутренний свет.
В Марке Яковлевиче и в самом «Ильхоме» было что-то такое, что вызывало желание находиться в этих стенах, видеть его на спектаклях стоящим в углу. Он всегда переживал, следил за реакцией зрителя. Я быстро поняла, что доверяю ему и какое счастье мне выпало — оказаться рядом, общаться, работать, даже если и очень коротко.
Вайль требовательно относился к игре актёров, передаче эмоций, которые он хотел видеть. Мне, как композитору, он давал свободу. Музыка к спектаклю «Белый белый чёрный аист» родилась в голове практически моментально, как только я прочла текст и просмотрела эскизы художника-постановщика Шухрата Абдумаликова. От Марка Яковлевича задания не было. Он не пытался объяснить идею, особо не контролировал.
Слева направо: Художественный руководитель экспериментальной студии творческой молодёжи (ЭСТМ) «Ильхом» Марк Вайль, композитор Р. Салихов и музыкальный руководитель студии М. Розенблюм. Ташкент, 1983 год / Государственный архив кинофотофонодокументов.
Как режиссёр, который постоянно экспериментирует, Вайль своим невмешательством помогал моему творческому процессу. Я писала музыку параллельно с репетициями и чувствовала, какой она должна быть. Если по игре актёров видела, что какой-то момент затянут, то изменения вносила самостоятельно. Марк доверял мне такие решения.
В итоге всё получилось так, как задумывалось. Помню, что после премьеры на сцену вышел Шухрат Аббасов (известный кинорежиссёр, театральный сценарист и педагог — ред.) и особо выделил музыку. То, что композитором была девочка, которая совсем ненадолго выбежала на сцену после спектакля, тогда не все поняли.
Знаю, что Марк гордился результатом и моей работой. Это счастье, как и то, что «Белый белый чёрный аист» до сих пор собирает полный зал. Я не ожидала, что пишу музыку для спектакля, который будет жить так долго и который покажут в Лондоне, Москве, Ганновере, израильском городе Холоне.
Мы часто разговаривали о музыке, помимо той, что писали. Марк Яковлевич был очень разносторонним человеком. Постоянно привозил в театр диски из Америки, Европы. Потом ребята в студии играли эту музыку. Она транслировалась во все помещения. Таким образом мы узнавали, что происходило в музыкальной жизни разных стран, какие коллективы там слушали. Например, в «Ильхоме» я узнала о существовании американской группы Dave Matthews Band. Обожаю до сих пор.
Вайль был патриотом, невероятно любил Ташкент. Помню, ему не по душе был мой отъезд в Англию. На следующий день после премьеры спектакля, которая состоялась 17 сентября 1998 года, я улетела на учёбу в Лондон. Марк уговаривал остаться, считал, что в Ташкенте я была бы нужнее. Но я не видела перспектив для музыкантов. Время показало, что решение было правильным.
Фото: Лариса Панкратова / Facebook.
Вспоминаю Марка Яковлевича каждый день. Такого искреннего, яркого человека, гениального режиссёра я больше в своей жизни не встретила. Потеря Вайля для Узбекистана, Ташкента — катастрофа. Он своей личностью показывал, насколько город был интернационален, открыт.
В 80−90-х Ташкент представлял собой интересный творческий котёл, каким является сегодня Берлин. Эти времена давно прошли, не стало Марка, ушли другие люди-глыбы. Их места пустые. Некому занять. Когда приезжаю в Ташкент, я хожу в «Ильхом», но не видеть Марка Яковлевича там так странно, непостижимо.
