Новый директор Государственного музея искусств имени И. В. Савицкого Тигран Мкртычев, вступивший в должность в начале января, дал интервью проекту Alter Ego.
Образование и опыт работы Тиграна Мкртычева
Тигран Мкртычев стал победителем международного конкурса на должность директора музея Савицкого в июле 2019 года. Конкурс проводился Фондом развития культуры и искусства при Министерстве культуры Узбекистана.
В роли директора Тигран Мкртычев инициирует Международный совет по изучению коллекции музея Савицкого. В его задачах также создание попечительского совета музея, в который войдут деятели искусств, политики и представители бизнеса.
Тигран Мкртычев родился в 1959 году в Твери, высшее образование получил в Ташкентском государственном университете по специальности «история». С 2017 года возглавлял Музей Рерихов — филиал Государственного музея искусства народов Востока в Москве.
Он был куратором более 20 выставок в Государственном музее искусства народов Востока, Музее Рерихов, Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Рейс-Энгельхорт музее (Манхейм, Германия), Метрополитен-музее (США), Музее изобразительных искусств Туркменистана и других.
Кроме того, Тигран Мкртычев руководил археологическими экспедициями в Самарканд, Бухару и Термез. С 2002 года носит звание заслуженного работника культуры России.
— В Нукусе собрана вторая в мире по значимости и объёму коллекция русского авангарда. Мало кто понимает, что такое авангард. Можете вкратце рассказать, что есть русский авангард. И почему он был запрещён?
— Для того, чтобы вкратце это рассказать, мне потребуется получить специальное образование по русскому авангарду. За пять минут я вам ничего не расскажу про авангард. Тем не менее, я попробую и выскажу свою точку зрения.
Представьте себе русское искусство
Конец XIX — начало XX века — переломный момент, смена эпохи, которая приводит к очень большому идеологическому кризису. Прежде всего, этот кризис затронул Европу и Россию.
Со второй половины XIX века во Франции начинается развитие искусства. Появляется то изобразительное искусство, которого никогда не было. Сначала оно воспринимается негативно. Потом оно становится классикой, развивается.
В начале XX века в России появляется определённое количество художников, которые в силу каких-то неизвестных космических причин — а, скорее всего, социальных и идеологических — начинают мыслить иначе, чем их предшественники, которые заканчивали Академию художеств, имели традиционное, очень хорошее художественное образование.
Изменение в сознании приводит к потребности самовыражения какими-то другими способами. И эти другие способы формируют русский авангард. И тут есть самая интересная деталь: всё, что происходило в России в начале ХХ века, как это ни парадоксально, стало импульсом для всего мирового искусства.
Давайте возьмём самый простой пример. Кто художник номер один в США? Кандинский. Мы знаем другой пример человека, который в 1922 году уехал из Казани в США — Николай Фешин. Он стал академиком в США. Он стал при жизни классиком. Он не был авангардистом.
Я просто хочу сказать, что та концентрация художественной мысли в России — Малевич, Ларионов, Шагал — была таковой, что сейчас художественный мир совершенно свободно возвращается к тем идеям и произведениям, видит их новаторство в XXI веке.
У русского авангарда сначала была первая волна, дореволюционная: художники бурлили в этом непонятном море, они были ниспровергателями академического искусства.
А потом был 1917 год. Революцию художники восприняли на ура. Для них это было открытие нового мира. Сейчас, конечно, это банальности. Но когда рухнули старые каноны и можно было самовыражаться каким угодно образом, художники подумали, что сейчас наступит время, когда можно говорить всё открыто и так, как ты хочешь. Так и было.
Через какое-то время изменилась политическая ситуация. Те художники, которые считали, что их творчество нужно, оказались вне рамок официально заявленного искусства — академического. Академизм всегда существовал, никуда не исчезал. Авангард и академизм существуют параллельно, как параллельные миры. И это нормально.
— Одна из причин [того, что авангардисты оказались вне рамок], насколько я читал, — авангардисты рисовали то, чего нет. А нужно было то, что есть.
— Это из серии «если эту мелодию нельзя насвистеть, то это уже не музыка». Когда рисуют ангелов, можно спросить: «А вы видели когда-нибудь ангелов?». Может, кто-то и видел. Но точно не я. Поэтому сравнивать одного ангела с другим и говорить: «Вот этот похож, а этот не похож», я бы не взялся.
В Советском Союзе авангард называли формалистическими методами. И когда в СССР стали говорить о социалистическом реализме, о реализме как таковом, то формализм — искусство для искусства — стал не нужен.
Эта ненужность привела к вопросу: что такое художник? Портной сошьёт платье и продаст, а художник нарисует картину и куда он её денет? Если он её не продаст, он будет голоден.
Формалисты — те люди, которые не представляли официальное искусство — оказались на обочине этого самого художественного процесса, который сам по себе не история искусства, а история государства. История искусства продолжалась вместе с этими формалистами, и в этот момент параллельно шла другая история искусства с официальными портретами, портретами передовиков производства.
Авангардисты оказались на обочине. В более позднее время их собирал Игорь Витальевич Савицкий. Он был среди тех, кто понимал значение этих художников.
— Есть непопулярное мнение, что Савицкий собирал коллекцию не в одиночку.
— Безусловно Игорь Витальевич имел поддержку властей Каракалпакстана. Скорее всего, у него была поддержка властей в Москве, а в Министерстве культуры СССР — 100%.
Игоря Витальевича я видел дважды в своей жизни. У меня не было возможности расспросить его, как это происходило. Из мифов, Игорь Витальевич покупает купе в поезде Москва-Ташкент, полностью закладывает его картинами, холстами, папками, рисунками и на сухой корочке, воде и чае, едет трое суток до Нукуса.
То есть реальных помощников с руками, скорее всего, у Игоря Витальевича не было. Помощники с головами были.
Я довольно часто и много общался с художниками Ташкента. Я молодой студент, аспирант в среде художников. Они показывают свои работы и один говорит: «А вот эту картину Игорь Витальевич отобрал для Нукуса». И это как штамп. Это было для меня пониманием, кто такой Игорь Савицкий.
— Как вы думаете, по каким критериям отбирались картины?
— Из моих разговоров с Лазерем Ремпелем, мне запомнился один: что такое искусство. Это нравится или не нравится. Именно этот критерий основной. Но чтобы говорить «нравится или не нравится» должен быть профессиональный уровень.
Игорь Витальевич был пассионарием, человеком с очень большим вкусом, очень хорошим образованием, бэкграундом. Он общался в Москве и Ленинграде с художниками. Сын Александра Волкова Александр Александрович рассказывал мне, что за Савицким была ещё и харизма.
Когда Савицкий впервые приехал в Ташкент, он здесь никого не знал. Его встретил старший сын Волкова Валерий Волков, искусствовед и художник. Он увидел в Савицком человека, который действительно делает большое дело. Он поверил в Игоря Витальевича. Благодаря этой вере в музее одна из лучших коллекций Урала Тансыкбаева.
Урал был суперакадемическим художником. В 60−70-е годы он уже рисовал так, как рисовали тысячи художников. Валерий Волков уговорил Савицкого пойти к нему. Есть легенда, что Савицкий не хотел, потому что видел последние работы Урала, которые были неинтересными. Волков сказала, что у Урала есть ранние работы. Савицкий отобрал все ранние работы Тансыкбаева. И сейчас этот авангардный Тансыкбаев — тот самый Урал, которого мы знаем.
— Когда пошли первые новости о том, что директором музея станет россиянин, пошла такая тема: как россиянин, что ему тут делать? Стали искать подводные камни. Вы же учились в Узбекистане. Можете рассказать про то время. Не про учёбу, а что это был за Узбекистан.
— Узбекистан моей юности — это удивительное место. Здесь находилась очень сильная школа археологии. Ташкент был известен как кафедра археологии Ташкентского университета, института естествознания, реставрации.
В Ташкенте того времени, 70−80-е годы, жило большое количество художников, учёных и людей культуры, с которыми мне доводилось общаться.
В Ташкенте того времени была удивительная атмосфера. Я никак не могу забыть фантастические розарии Ташкента. Розы росли практически везде в центре города. Это было такое благоухающее место.
Я учился отлично и с красным дипломом закончил Ташкентский университет. Я жил в самых разных районах Ташкента. Например, я горжусь тем, что жил в центре старого города. Я жил в самой середине улицы Фараби в обычной махалле. Топил печку. Вода и коммунальные услуги были на улице. Это очень интересный опыт. Весь флёр старого города.
Я очень хорошо помню учителей, которые сформировали меня здесь, в Узбекистане. Я помню те заветы, которые они мне сказали. Среди них было сохранение традиций. Мне кажется, моё возвращение — своеобразная дань уважения моим учителям и попытка сделать хоть что-то возможное, что было бы им в память.
— Из шести кандидатов жюри выбрало вас. Как обычно проходят такие конкурсы?
— Открытые конкурсы на должности директоров больших известных музеев — общемировая практика. В конкурсе могли принять участие все желающие с любой точки мира.
Фонд культуры и искусства при Министерстве культуры Узбекистана, с моей точки зрения, — один из локомотивов развития культуры в Узбекистане. Он организовал конкурс прекрасно.
Один из моих друзей, один из издателей журнала «Декоративное искусство», Дмитрий Гражевич опубликовал пост для российского читателя. В нём он сказал: «Посмотрите, Узбекистан проводит открытые конкурсы. Россия до сих пор назначает своих директоров музеев».
Из претендентов я помню муйнакского археолога Октября Доспанова. Мы с ним друзья. Когда мы встретились, мы не рассматривали друг друга как конкурентов. Были представители из Германии, Казахстана, России.
Я должен был подготовить некую программу действий. Каждый из претендентов, дошедших до финального конкурса, выступал отдельно. Затем проставлялись баллы.
— Вы подписали контракт на четыре года. Для музейного дела это небольшой срок.
— Маленький.
— Для вас это эксперимент в профессиональной жизни или долгосрочная программа?
— Мне трудно сказать. Уже походив по музею, я представляю, что предстоит очень большая работа. Помимо того, чтобы сдвинуть музей с нынешней точки, моя задача — дать ему какое-то развитие.
Я ставлю перед собой задачу постараться сделать так, чтобы за это время хоть появились кадры, которые потом могли бы у меня что-то перенять, взять. Чтобы через четыре года рядом были бы один-два, а лучше три человека, которым можно было бы сказать: «Вы или вы можете это продолжить». А если Господу будет угодно, я буду готов ещё какое-то время здесь поработать.
Мне кажется, нукусский музей — это не единственное место, которое требует приложения усилий со стороны руководства Узбекистана. В этой связи мне кажется, очень важны действия фонда.
— Почему Министерство культуры этим не занимается?
— Любая государственная структура более консервативна по своей структуре и работе. А фонд более прогрессивен. У него больше возможностей.
Я знаю, что выставка Ивана Кудряшова, которая будет проходить в Третьяковской галерее в мае следующего года, максимально поддерживается фондом.
Я предложу фонду — не знаю, насколько это ему будет интересно — организовать биеннале современного искусства современных художников Узбекистана в Нукусе. Может быть, и не только Узбекистана. Может быть, мы расширим до региона.
Это всё форма, когда мы привлекаем художников с разных стран к месту, где выставлены известные произведения. Для них это хороший повод посмотреть на эти вещи, поработать в этом пространстве. Выставиться.
Я, как патриот Узбекистана, хочу сказать, что развитие культуры и искусства в Узбекистане требует очень больших усилий и со стороны фонда, и руководства страны. Потому что помимо того, что это это культурное лицо страны, это ещё и то, что может стать развитием туризма.
Сейчас, конечно, об этом сложно говорить, поскольку пандемия — туризм у нас находится на нулевой точке. Но Узбекистан привлекателен для туристов. Но для развития туризма надо, чтобы турист видел правильно отреставрированные памятники. Не построенные заново. Чтобы в музеях их встречали дружелюбные гиды, чтобы экспозиции были правильно сделаны.
Кстати, фонд проводит реформу в музеях страны. Эти вещи должны дать импульс для развития культуры искусства.
— Что за реформы?
— Во-первых, разрабатывается закон о меценатстве (закон подписан президентом в октябре 2019 года — ред.). Целому ряду музеев не хватает бюджетного финансирования. Существуют состоятельные люди, которые готовы будут вложить свои средства в то или иное культурное учреждение, культурный проект. Но для получения какой-то эмоциональной выгоды они должны иметь какие-то налоговые льготы. Это целый комплекс вопросов. Но это цивилизованный подход.
Фонд инициировал появление новой электронной базы данных музеев Узбекистана. Была закуплена программа для музеев MuseumPlus швейцарской компании Zetcom. Она на порядок лучше ныне работающих в музеях Узбекистана. И она проста в использовании.
С помощью этой программы создаётся электронный каталог, электронная база данных для музеев. Это основа любого музея. Это может стать общедоступным для любого человека. Это такие вещи, которые развивают культуру в стране.
— Два лучших музея мира по мнению Тиграна Мкрытчева.
— Моя точка зрения, может, не отражает объективную реальность. Но это два музея мечты. Они не похожи друг на друга. Это гигантские музеи — Эрмитаж и Метрополитен.
С детства Эрмитаж для меня такое место, где можно провалиться в искусство и не выплыть никогда. Кроме того, у меня там много друзей. Меня даже звали работать в Эрмитаж. Но погода Питера — это невозможно. Погода победила. Иногда я об этом жалею, но не очень часто.
— Планируете ли вы привлекать к работе в музее Маринику Маратовну, которая тут 30 лет работала?
— Моё присутствие здесь как администратора мне понятно. Моё присутствие здесь как человека, который будет генерировать идеи тоже понятно. Мне также понятно, что никто, кроме Мариники Маратовны, лучше коллекцию нукусского музея в настоящий момент не знает. Я даже не уверен, что буду знать её также хорошо после четырёх лет работы здесь.
Поэтому несомненно в том или ином виде я обязательно буду обращаться к Маринике Маратовне за помощью. Мы с ней находимся в дружеских отношениях. И с момента, когда у неё были определённые гонения, я могу сказать, что выступал на российском телевидении в её защиту.
— Музей Савицкого — это величина в Узбекистане. Это ещё и скандалы. Скандалы зарождаются в основном вокруг денег. У меня корыстный вопрос: как вы думаете, сколько может стоить здесь самая дорогая картина?
— Есть такой термин «бесценный». Это не значит, что это не имеет цены. Это никогда не было оценено. Например, Волков, Тансыкбаев, Любовь Попова, Фальк оценены. Большое количество художников, которые находятся в музее, их нет на рынке. Цена вопроса неизвестна.
— Как вы думаете, действительно какие-то картины продали или их забрали? Или это легенды? Разговоры ходят, но доказательств никто не может привести.
— Вы стали бы красть вещь, которую вы никогда не сможете продать? Когда начинают говорить о том, что какую-то картину кто-то подделал… Для того, чтобы что-то подделать, надо быть специалистом по этому художнику. А их в Узбекистане прописью: НЕТ.
Для того, чтобы продать какую-то картину малоизвестного авангардного художника, надо чтобы эта картина у кого-то вызвала интерес. У кого?
Настоящие ценители авангарда не будут покупать ворованное, потому что это не выставишь, не продашь. Если у вас есть килограмм золота, вы можете продать его в любой точке мира. Но если у вас есть золотая скифская диадема, вы её не продадите. У вас первым делом спросят: «Настоящая? Где из земли выкопал? Покажи это место».
Поэтому все эти разговоры вокруг того, что что-то пропало, подменено, вывезено — это всё тот самый флёр, который возникает вокруг таких институций, как нукусский музей.
— Как вы думаете, почему музей Савицкого больше знают и ценят за рубежом, нежели в Узбекистане? Как это можно изменить и что нужно сделать для того, чтобы выросло сознание нашего человека?
— Ответ достаточно простой. Действия, которые последуют за этим простым ответом, очень длительные и очень сложные. Это образование. Только образованный человек может понимать значение авангардного искусства.
Нынешний уровень подготовки публики, общественности Узбекистана недостаточно высок. Это не значит, что он не может подняться. Это значит, что мы, я, общественность Узбекистана, научный мир Узбекистана должны работать в этом направлении. Мы должны быть более открытыми как музей. Чтобы нас не смёл поток посетителей, мы должны сделать некие понятные всем фильтры.
— Может, будет какая-то виртуальная копия? Сейчас 3D-модели картин становятся популярными.
— 3D-модели картин — бессмысленная история. Это же плоскостное искусство. 3D-модель предполагает, что вы сможете посмотреть задник. Если честно, я не собираюсь всем демонстрировать задники картин. Это только для специалистов.
Что касается онлайна и всех интернет вещей — это безусловно. Всё это будет развиваться. Но при это она не отменит того, что люди должны будут ходить в музеи. Мне кажется, это будет импульс.
Есть качественная разница между хорошим воспроизведением искусства в интернете — когда вы можете разнести произведение на мелкие части и посмотреть внимательно — и обстановкой, которая возникает между зрителем и произведением в искусстве.
— Планируется ли ремонт в музее?
— Я начну как бюрократ и администратор, а потом перейду к мечтам. Ремонт — это бюджет. Это ещё и исполнители, которые сделают качественный ремонт. Я говорю как человек, который этим уже занимался. Они не просто выиграют конкурс и выполнят работы, они сделают это качественно.
Чтобы начать ремонт, должна быть проведена реэкспозиция. Музей это сложная конструкция. В музее одно из основных значений имеет коллекция. Чтобы понимать, на каком основании мы будем делать эту реэкспозицию, нужно провести сверку наличия фондов. И только после того, как сверка наличия фондов будет проведена, мы получим реальную картину того, что есть у нас в музее. И именно это даст возможность делать новую концепцию.
— Не было ли такой идеи перенести музей в столицу поближе к транспортным узлам. Нукус, при всём уважении, это далеко.
— Я слышал о таком в Ташкенте. Говорят: «Вы знаете, в Нукус приехать сложно, это такой крюк. Неизвестно, что делать. Логистика, дополнительная головная боль». Но с моей точки зрения, здесь есть некоторая магия места. Намоленное место.
Ведь Кааба далеко находится. Ходят паломники? Хадж существует? И никто никогда не сказал: «А давайте мы перенесём Каабу поближе к каким-нибудь центрам». Таких разговоров не ведётся. Поэтому я за то, чтобы это оставалось здесь.
— Обязательно ли произведению нужно иметь такую идею?
— Художники разные люди. Есть художники, которые работают от идеи, а есть художники, которые работают от чувства, эмоции. Кто-то изначально как художник пытается заложить в это идею. Другой рисует, потому что он не может не рисовать. У него нет сверхидеи.
Абстракционизм как искусство — есть в этом идея? Есть. Но при этом создаётся оно спонтанно. В большей части. Поэтому мы возвращаемся к «нравится или не нравится».
Я знаю большое количество произведений искусства, в которых есть высокие идеи, и которые мне категорически не нравятся. И я знаю не меньшее количество произведений искусства, где идея не просматривается, но есть нечто неуловимое, что говоришь: «А вот получилось».
— Искусство сейчас это бизнес?
— Искусство всегда было бизнесом. Не было времени, когда искусство не было бизнесом. Представьте себе каменный век: небольшой коллектив, в котором не было свободного времени. Если вы сели, завтра у вас не будет огня, еды.
В этом коллективе вдруг появляется человек, который начинает на стенках что-то рисовать. Не охотиться, не делать каменные отщепы, не шить одежду из шкур, а тратить время на совершенно бесполезные вещи. Значит, они были нужны. Это самое примитивное объяснение. Значит, люди в этом коллективе готовы были вот этого бездельника прокормить. Это бизнес.
— Везде, где есть бизнес, есть возможность заработать. Можете вкратце объяснить, на чём строится ценообразование искусства? Почему две полосы разных цветов могут стоить бешеных денег? Что такого нарисовал американский художник Ротко в картине «Номер 1 (Королевский красный и голубой)», что её продали за 75 млн долларов?
— Я однажды был на выставке Ротко. Надо сказать, она мне не понравилась своей однообразностью. А затем я неоднократно видел произведения Ротко в разных собраниях. Цветовые решения, которые он предлагал, всегда поражают необычайностью.
Вы знаете, как богатые люди покупают картины? «В интерьере моей виллы это будет смотреться». И это смотрится. Я бы с удовольствием повесил у себя небольшую картину Ротко. Не потому, что она столько стоит, а потому, что это позитивный импульс.
Это можно объяснить так: вам человек либо улыбается, либо не улыбается. Это же не зависит от того, что вы плохой или он хороший, или он плохой. Он вам улыбается. И вам уже приятно. Вы его не знаете. Произведение искусства такая же встреча. Если вы получаете какой-то ответный импульс тогда начинает расти цена.
— Каким вы видите музей к концу своего контракта?
— Если бы я был провидцем, я бы сказал следующее: это новая экспозиция; сотрудники, которые понимают, что они делают; это выставочный план на несколько лет вперёд с ведущими музеями мира; это образовательные программы музея, которые привлекают молодых жителей Нукуса.
Есть ещё одна совершенно безумная идея. Мне бы хотелось, чтобы Нукус стал Меккой для исследователей. Думаю, руководство Каракалпакстана и Узбекистана сделают так, чтобы в Нукус потянулись исследователи.
Эти исследователи будут создавать общий имидж, возвращаясь к себе в Европу, Америку, Россию. Они как образованные люди будут говорить: «Мы сделали свою академическую работу [в Нукусе]». Это плюс нам, потому что их интеллектуальный труд — это вклад в копилку нашего музея.
Кроме того, когда они у себя дома начинают об этом говорить, они лучше, чем СМИ создают вокруг музея и Нукуса атмосферу того, что сюда надо приехать.
— Готов ли к этому город?
— Что вы хотите от меня услышать?
— «Надеюсь, он будет готов»?
— Вот ответ. Это же не завтра будет. Это будет послезавтра. Завтра мы начнём работать, а послезавтра, я думаю, мы всё сделаем.
